Михаил Ульянов

«Я о себе говорить не хочу. – О чем говорить? Частная моя жизнь интересна только мне и моим самым близким. Что бы ни сказал о них – все равно это будет и обо мне. А я ничего сверх положенного здесь не сотворил. Только то, что написано на роду. Если же говорить про театр – про Театр ли Вахтангова, или про Театр как явление в нашей жизни, – это опять же будет о себе, поскольку театр – моя жизнь, для меня он никогда не существовал без меня самого. И я не хочу, чтобы меня отделяли от прожитой жизни или, наоборот, слишком привязывали к профессии. За долгий путь в театре и кино я, пожалуй, все сказал. Взгляды мои известны. Тем более, что впереди еще столько всякого…»

Одержимый восторгом и сомнениями Михаилу Александровичу Ульянову — 75

(«Новая газета» 25 ноября 2002)

Еще Чехов язвительно подметил нарочитость, пафосность, присущие юбилею. Но тут газеты и телеканалы как-то особенно рьяно, словно одержимые, бросились наперегонки на «охоту». Как же, самому Ульянову — 75. Кто прорвется к легендарному и монументальному актеру, раньше уговорит, «заснимет» интервью коллег и режиссеров, сотрудничающих с патриархом сцены и экрана?

Чурикову не отыскали? Звоните Козакову, в фильме по его сценарию — одна из последних ульяновских работ. Что сказал Наумов? …Уже семь раз разным изданиям? Подумаешь, про неподражаемого Чарноту в «Беге» можно и сто раз рассказывать. Юля Рутберг испытывает страшную неловкость: ведь Ульянов — ее худрук. И вот она изо дня в день вещает, какой он гениальный, понимающий… Сама опасается, как бы не рухнуть в чрезмерное оголтелое почитание. Маковецкий подводит черту: я стал каким-то записным поздравлянтом, право, неловко. Максаковой нужно время подумать. Да когда тут думать — юбилей на носу… Что, уже прошел?
Сам Михаил Александрович в театре помпезное празднование отменил, его день рождения превратился в сугубо домашний, теплый праздник, на котором самые близкие не через экраны и издания, а тет-а-тет признавались ему в любви. Не было высмеянных Раневской «дерматиновых папочек», которые зачитывают юбиляру. Они ему ни к чему. Наград, званий и регалий у него столько, что хватило бы на небольшой творческий союз или академию.
И звездная россыпь ролей. Задираешь вверх голову и рассматриваешь: вон императоры Наполеон и Дион, чуть дальше — злодей-горбун Ричард, рядом — пенящийся шутками Бригелла, еще выше — Дмитрий Карамазов, Рогожин, поодаль — писатель Ким из «Темы», народный деятель Башкирцев из «Дома под звездным небом», муж-подлец из «Без свидетелей» и совсем близко — недавняя роль народного артиста СССР Сергея Черкасского в «Подмосковной элегии». Откуда такая «всеядность», способность в равной степени достоверно проникать в души праведников и бесов?
Когда-то это необъяснимое с точки зрения марксизма-ленинизма качество возмущало саму министершу Фурцеву: «Какое право он имеет играть Ленина, если в фильме «Тишина» согласился играть доносчика и стукача?».
Казалось бы, намертво врос в шинель Жукова, как в мгновенье ока меняет ее на тогу Понтия Пилата. Но лишь только вдохновенные почитатели настраиваются на высокий штиль, как его «Ворошиловский стрелок» приставляет прицел прямо к экрану в готовности вершить самосуд в неправедном мире.
Полвека профессионального лицедейства. Но по-прежнему невозможно угадать: что там, за поворотом, чем будет удивлять «одержимый восторгом и сомнениями» в старом знакомом спектакле?
По его ролям можно было бы изучать историю театра, во всяком случае, образ вахтанговской сцены без него был бы иным. А уж история кино без «Председателя», «Добровольцев», «олицетворенных» Ульяновым картин Салтыкова, Панфилова, Райзмана, Михалкова, Соловьева, Говорухина — книга с вырванными страницами. И какими страницами.
Нередко его собственный мощный актерский темперамент, возведенный в квадрат немодным нынче «гражданским» темпераментом, поднимал земные характеры «председателей», «директоров», «маршалов» и прочих «деятелей» к пику подлинного искусства.
Но вот что странно: редко прибегая к гриму, сохраняя внутреннюю почти монолитную неизменность, он оказывался своим среди своих в самых разных эпохах. Меняет исторические периоды, как сценические костюмы, — в пятидесятые, оттепель, застой, перестройку о нем говорили: «наш современник». И сегодня в отличие от многих своих сверстников он востребован. Зарево социализма гасили капиталистические тучи, а Ульянов продолжал быть хранителем своего театра, того самого первого «отчего дома», в котором прописался сразу после «Щуки» в 1950 году.
К 80-летию театра имени Вахтангова Михаил Ульянов задумал альбом с портретами всех артистов, чьи судьбы связаны с вахтанговской сценой. Ульянов настаивает: «Никаких биографий. Только фото и фамилии. Лица и есть биография театра… В них такая глубина и откровенность». Вот и мы печатаем фото, в лице которого — биография страны, и подпись: Михаил Ульянов.

Лариса МАЛЮКОВА, кинообозреватель «Новой газеты»
25.11.2002

Источник

Оставьте комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *